Бремя молчания - Страница 4

Калли

Хотя они с отцом шли уже довольно долго, Калли точно знала, в каком месте леса они находятся. Они подошли к тропе, огибающей Гору Нищего. Среди папоротников и камыша виднелись розоватые головки хелоны, здесь Калли часто видела холеных, красивых лошадей, грациозно несущих по лесу своих владельцев. Ей ужасно хотелось, чтобы какая-нибудь гнедая кобыла или серый в яблоках конь вдруг выскочили на тропу, напугали отца и привели его в чувство. Но сегодня четверг, а в будние дни на опушке рядом с их домом почти никто не катался. У нее оставалась еще одна слабая надежда, что они встретят лесничего, но лесничим приходится объезжать огромную территорию, осматривать туристские тропы, следить за состоянием леса. В общем, вряд ли сейчас кто-то ей поможет… Калли покорно плелась дальше. Правда, до дома помощника шерифа Луиса еще далеко. Хорошо это или плохо? С одной стороны, плохо: отец упорно тащит ее все дальше по каменистым, ухабистым тропинкам, и ее босые ступни все в царапинах. С другой стороны, если они все же доберутся до дома помощника шерифа, отец наверняка затеет скандал, а Луис, как всегда, попробует его утихомирить и позвонит маме. Жена Луиса наверняка будет стоять на пороге за спиной мужа, скрестив руки на груди, и украдкой озираться по сторонам — не наблюдает ли за ними кто из соседей.

Отец выглядел плохо. Лицо у него побелело, как цветок, который называется «волчья стопа канадская», — этот первоцвет мама часто показывала ей, когда они гуляли в лесу, — а рыжая шевелюра отца сделалась похожей на красноватый сок, который появляется, если выдернуть цветок из земли. Время от времени Гриф спотыкался о древесные корни, но все равно крепко держал Калли за руку и все время что-то бормотал себе под нос. Калли не сопротивлялась. Она выжидала удобный случай, чтобы вырваться и убежать домой, к маме.

Они вышли на открытое место, которое называлось Ивовой низиной. На берегу речки Ивянки правильным полумесяцем росли семь плакучих ив. Говорили, что их высадил здесь один французский поселенец, друг Наполеона Бонапарта. Бонапарт якобы и подарил другу ивы — свои любимые деревья.

Мама у Калли не была похожа на других матерей. Она любила лазать со своими детьми по деревьям и, сидя на ветке, рассказывать им об их далеких предках, которые иммигрировали в Соединенные Штаты из Чехословакии в начале девятнадцатого века. Мама брала с собой в лес еду на всех: бутерброды с арахисовым маслом и яблоки. Обычно они спускались к самой Ивянке и переходили ее вброд по скользким, замшелым камням. Потом Антония расстилала под длинными кружевными ветками ивы старое одеяло, и они заползали в тень дерева. Клейкие побеги окутывали их, словно плащом. Ива превращалась в хижину на необитаемом острове. Бен, когда он еще ходил с ними, становился отважным моряком, Калли — его надежным первым помощником. Ну а сама Антония изображала пирата. Пират гонялся за моряками и кричал, подражая английскому выговору:

— Сдавайтесь, сухопутные крысы, не то сброшу вас в море!

— Ни за что! — кричал Бен. — Если хочешь, скорми нас акулам, Барт Прилипала, но мы не сдадимся!

— Ах, так! Тогда готовьтесь к смерти! Сейчас поплывете наперегонки с рыбами! — отвечала Антония, размахивая палкой.

— Калли, беги! — приказывал Бен, и Калли бежала. Ее худые длинные ноги постоянно были в царапинах — она любила лазать по деревьям и заборам. Калли бежала, пока Антония, запыхавшись, не сгибалась пополам.

— Перемирие, перемирие! — просила пощады Антония. Они втроем возвращались в свой «домик» под ивой и отдыхали. Пили газировку, а вспотевшие шеи обдувал прохладный ветерок. Антония часто весело смеялась, запрокинув голову назад и прищурившись, в такие минуты гусиные лапки в уголках ее глаз исчезали. Смех у Антонии был заразительный, — всем, кто находился с ней рядом, становилось весело. Калли тоже было весело, но она не смеялась. Уже много лет никто не слышал ее звонкого, колокольчатого смеха. Она лишь робко улыбалась, не размыкая губ, понимая, что мама все время ждет, когда же она, наконец, засмеется и заговорит.

Да, Антония была не такая, как другие мамы. По воскресеньям за ужином она позволяла детям есть сладкие кукурузные хлопья, а на завтрак — пиццу. А если весь день без остановки лил дождь, Антония объявляла «день водных процедур» и с французским акцентом приглашала детей в «Салон красоты Тони». Она наполняла старую ванну на гнутых ножках теплой водой с душистой фиалковой пеной, а после купания, растерев Калли досуха огромным белым полотенцем, красила ей ногти на ногах в ярко-красный цвет, а Бену поливала волосы специальным гелем, чтобы они вставали дыбом.

Гриф тоже был не такой, как другие отцы. На завтрак он часто пил пиво, а сейчас ему в пьяном угаре вздумалось потащить семилетнюю дочь в лес, чтобы проверить свои домыслы.

Всходило солнце. Гриф решил передохнуть под ивой.

Мартин

Фильда прижимается ко мне сзади и обнимает меня за талию. К сожалению, я все больше толстею. Сейчас очень жарко, но я не отодвигаюсь. За четырнадцать лет, что мы с Фильдой женаты, мы разлучались всего два раза, и оба раза я едва выдержал. Про второй раз лучше и не вспоминать… А в первый раз мы расстались через девять месяцев после нашей свадьбы, когда я улетел в Чикаго, на конференцию по экономике в Чикагском университете. Помню, как лежал в номере отеля на продавленной кровати под жестким колючим одеялом и тосковал по Фильде. Во сне она всегда небрежно кладет на меня руку, без нее я стал каким-то невесомым. Казалось, дунет ветер — и я улечу далеко-далеко. Проворочавшись всю ночь без сна, я на следующий день досрочно провел все свои семинары и вернулся домой.